Если и дальше пойдем по биографической стежке, то увидим, как легко автор учинил еще и такую оригинальную проделку: «В начале 1944 года генерал-полковник Матвей Ильич Казаков командовал 10-й гвардейской армией, которая входила в состав 2-го Прибалтийского (бывшего Калининского) фронта». Тут уж такая концентрация оригинальности… Во-первых, 2-й Прибалтийский фронт сформирован 20 октября 1943 года не из Калининского, а из Прибалтийского. Во-вторых, Казаков был тогда не генерал-полковником, а генерал-лейтенантом. В-третьих, звали Казакова не Матвей, а Михаил. Вот это да! Что хочет, то и вытворяет. А если и самим так? Если дать на ту же букву, но другие имена, допустим, — вместо Леонид Михайлович назвать Лазарь Моисеевич. Нравится?
Но посмотрите, что дальше: такого знаменитого человека, как Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников наш аналитик объявил умершим в 1940 году. А кто же во время Великой Отечественной был начальником Генштаба — неужели однофамилец? А кого в марте 1945 года со всеми почестями похоронили на Красной площади — неужто двойника?.. Сюжет, достойный пера Юрия Мухина. Вы только подумайте, какое оригинальное зверство: взбрело в голову и он на пять лет сократил жизнь прославленному военачальнику! И опять: а если самому так?
А что читаем о еще более, уж всемирно известном человеке — о В. М. Молотове! «Молотов никогда не пользовался популярностью как оратор». Убил! Да народ просто не знал его как оратора, ибо он не ораторствовал, а работал всю жизнь в поте лица своего. На поприще ораторства сильно преуспевал Троцкий, Леонид Михайлович.
Еще: «Молотова отправили послом в Монголию. Другие страны уклонились от чести принять у себя опального сталинского соратника». Это какие же страны, оригинал? Спроси у историка Кокурина. Но — молчание, тайна! Всем, видимо, предлагали, как на рынке: «Эй, господа! Не хотите ли Молотова!» А они все отказались. Как от Николая Второго отказались же его благородные королевские родственники в Англии. Но там лишь одна страна, ее конкретные августейшие шкурники, а Молотова не пожелало принять, видите ли, все человечество. Спасибо за открытие, историк Кокурин.
Еще: «Молотов прожил восемьдесят шесть лет в стране, где мужчины не доживают и до шестидесяти». Вот, мол, как ухитрился сберечь себя, прохвост! Но, во-первых, Вячеслав Михайлович прожил не 86, а почти 97 лет. Что ж получается: человек окончил университет, а не умеет считать до ста? Во-вторых, Млечин или его советники да вдохновители произвели сверхоригинальную рокировочку эпох: Молотов умер 8 ноября 1986 года, мы с Феликсом Чуевым были на его похоронах. Т. е. жил он в советское время и умер в советской стране, где средняя продолжительность жизни была 73 года. Это теперь, при людоедском режиме политических прохвостов, который воспевают вот такие холуи экрана и вшивые профессора, мужчины не доживают до 60-ти. Так что это персонально вам, полупочтеннейший Лазарь Моисеевич, светит перспектива окочуриться в 58 лет. Сколько осталось? Кажется, не много. Спешите еще хоть разок своей оригинальностью порадовать мамочку. Между прочим, тут он мог бы с удовольствием пригвоздить к позорному столбу, допустим, и Леонида Леонова, Игоря Моисеева, Сергея Михалкова, которые последовали примеру Молотова. Но всех превзошел Лев Толстой, доживший до 82-х лет, когда средняя продолжительность жизни в стране, которую мы потеряли, была всего 32 года, о чем известный Говорухин до сих пор слезы льет.
И тут невольно приходит на ум: если Молотова все-таки согласилась принять Монголия, то кто согласился бы хоть временно, хоть за большие деньги приютить в своей стране мудреца Млечина хотя бы сторожем на телевидении? Думаю, что даже Израиль не согласился бы.
После Молотова естественно поинтересоваться, что Млечин пишет в хронологическо-биографическом смысле о Сталине. Читаем: «Есть документы, из которых следует, что он родился не в 1879 году, а в 1878». Вслед за Радзинским, поднявшим сию грандиозную тему еще в 97 году, об этом писали не меньше полусотни олухов царя небесного. Допустим, да, в 78-м. И что? Вон даже о дате рождения Христа нет единого мнения, о ней спорят ученые и богословы, причем спорят о разнице не в один год, а в шесть-семь. Но не так прост Млечин и его наставники. Он дает слово своему любимому проф. Наумову: «Похоже (!), за этим стояло желание скрыть следы общения с жандармским управлением во время пребывания в тюрьме…» Похоже, полупочтеннейший, что вы из числа именно тех, кто с помощью таких вот предположений и орудовал в 37 году. Это подтверждает и дальнейшее его рассуждение: «Особых отношений, скорее всего, не было, но (!) какие-то колебания (!) могли быть. И Сталин не хотел, чтобы кто-то об этом узнал». О колебаниях. Да, да этот профессор именно из той породы и тех времен, когда на допросах спрашивали: «Были колебания в проведении генеральной линии?» Профессор уверен: колебания могли быть! А я думаю, что у профессора никогда не было колебаний: соврать или нет? Он еще в 88-м году вылез в «Московской правде» с давно разоблаченной фальшивкой об агентурной работе Сталина на царскую охранку. Потом газета вынуждена была извиниться за публикацию этой давно протухшей клеветы. В разоблачении грязных измышлений Наумова тогда, в 88-м, на страницах «Нашего современника» принял участие и я. В 95-м этот профессор фигурировал в моей книге «Победители и лжецы».
Что дальше? От Сталина, конечно, к Ленину. Что о нем в смысле хронологии? Тут вершина, дальше которой уже некуда: «Однажды 21 января на дружеской вечеринке по случаю очередного дня рождения Ленина…» Вы только посмотрите, как прет из него оригинальность! Чудотворец! День смерти превратил в день рождения…
Достойным завершением хронологического сюжета может быть заявление Млечина о том, что одно прискорбное событие произошло у нас в стране «29 февраля 1939 года»… Но ведь не было такого дня в том году. Тут уж и не знаешь, что это. То ли подвиг покруче подвига Иисуса Навина, остановившего солнце и продлившего на несколько часов день, то ли подражание гоголевскому психу Поприщину, который записывал в дневнике: «Сегодня, 43-го мартобря…»
Издательство строго предупреждает всех: «Воспроизведение любой (!) части книги воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые (!) попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке». О-го-го… Судя по всему, такое суровое и, кажется, небывалое в нашей издательской практике предупреждение продиктовано твердой уверенностью в том, что как только замечательная книга выйдет, так на нее и набросятся орды книжных пиратов, так и растащат по углам все ее сокровища. Но что-то не слышно…
А между тем в вопросе воспроизведения чужого текста у автора и у самого рыльце в пушку. У него то и дело встречается пересказ «своими словами» того, что мы уже давным-давно встречали то в фантастических сочинениях Эдварда Радзинского, то в залихватских воспоминаниях Давида Ортенберга, то у Владимира Карпова, то еще где.
Да что там пересказ! Вот, например, читаем у Млечина об обсуждении в Ставке весной 1944 года одного оперативного вопроса: «Жуков развернул карту и начал докладывать.
Сталин нервничал: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально всматриваясь своим колючим взглядом то в Жукова, то в карту, то в Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что бывало всегда, когда он начинал терять хладнокровие и терял контроль над собой». Довольно живописно. Однако это не что иное, как не закавыченная цитата из воспоминаний Жукова (первое издание, с. 558).
Все творчество Млечина состояло здесь в том, что вместо «пристально поглядывая» он написал «пристально всматриваясь» да еще присобачил «колючий взгляд», а в самом конце у Жукова написано «когда был чем-либо неудовлетворен», а Млечин эту простую неудовлетворенность превратил в постыдную утрату контроля над собой. Смысл сих маленьких и несколько зловонных отсебятинок и переделок ясен: сочинителю уж очень хотелось создать отталкивающий образ Сталина.
В таком форсированном духе идет творческая работа и дальше: «Жуков и Рокоссовский упорно стояли на своем, поэтому Сталин неожиданно прервал Жукова: